Пластмассовый Кен (Кеннет Брана) исполосовал щурящегося Франки руками не хирурга, но мясника; заштопал стежками, коих и больной синдромом Паркинсона постыдился бы; и отчего-то внезапно презрел ожившее творение рук своих кривых. Кто скажет — зачем понадобилось Кену склеивать Чудовище из разных тел? Кто скажет — затмит ли убогий калека Де Ниро память в веках о гордом и устрашающем, но таком уязвимом Борисе Карлоффе? Кто вспомнит, что Де Ниро когда-то играл Чудовище Франкенштейна? Кто вспомнит о самом «Франкенштейне» 94-ого года? Кто вообще(!) читал роман 18-летней жены Перси Шелли, 3-мя годами ранее принесшей в наш мир мертворожденного ребёнка? Кто поймёт да кто рассудит?

Пластмассовый Кен режиссирует плоско. И играет плоско. Кен он вообще такой плоский-плоский — как гладильная доска. У него и Шекспир — рафинированный, обезжиренный, диетический, костюмированный, скучный, заскорузлый, поверхностный, ученический… плоский, короче говоря. У Кена и живот плоский — как и полагается настоящему Кену. И мысли — плоские как глянцевый журнал и трехдневная щетина. И плечи сильные. И халат нараспашку. И волосы мытые.

«Волосы черные, мытые такие, прямые, черные волосы… глаза бегающие, лицо доброе, располагающее»(с)

Как нравы-то меняются, как меняются. У Мэри Шелли девичьи персонажи с мужчин пылинки смахивали, на ужин не полуфабрикаты из ближайшего супермаркета в микроволновке размораживали, а сами еду готовили (несмотря на большую занятость), кивали-соглашались, охали-ахали. Но то было давным-давно, в тридевятом царстве в отсталой матушке Европе. А нынче-то… нынче Хелен Бони-Нем продавщица-из-сельпо Картер, сирота-казанская-пригрели-змею-на-шее, любимому обожаемому братцу-покровителю пошлые феминистические сцены закатывает, демонстративно собирает свои сиротские пожитки и ещё более демонстративно, хлопая попой и виляя дверями, типа «уходит» (куда, интересно знать?) раз подлые златовласые мужланы её тут ни фига не ценят как спелую личность.

«Франкенштейн Мэри Шелли» 1994. «Дракула Брэма Стокера» 1992. И вы действительно искренне верите что эти «сумерки 90-х» близки к классике Стокера или Шелли? Нет, честно??… Моя белая как сажа зависть вам не знает границ… Найдите мне хоть один кадр… хотя секунду экранного времени, не преисполненную фальшем до отказа! Хоть один взгляд. Хоть одну ноту.

Быстрее! Быстрее! Крути бабину! А то не уложимся в «метр»! «Свадьбу здесь играют!»(с), чмок-чмок, теперь всей дружной дружиной тыгдын-тыгдын за невиданной зверюшкой, опять чмок-чмок, «необузданная постельная сцена» с оголенным мужественным торсом Кена и запрокинутыми за плечи глазами-бусинками Барби… то есть, Бони-Нем… то есть жены Тима Бертона. А там уж, ближе к Гранд-Финале, ради услады подростковых незамутненных мыслями очей, и костёрчик можно распалить — да с таким размахом, что глобальное таяние льдов на Полюсе не заставит себя ждать. А про друга сердешного Клерваля (он же — Моцарт Формана, он же — киномеханик Кончаловского) тем временем и вовсе позабыли — да и на кой он нам вообще тут сдался? Кто его звал?

«Хоум! Гоу хоум!» сказал, растроганный в наиболее интимных местах, капитан корабля дальнего плавания, глядя задумчиво в туманную даль синего экрана, «Руки прочь от английской классики! Хоум! Янки, гоу хоум!». Так, говорите, пластмассовый Кен у нас англичанин будет? Правда? Ух, действительно, что творится, что творится!… А что ж он тогда такую пошлую истинно-голливудскую клюкву подаёт постоянным клиентам заведения? Кто этот холеный самодовольный альфа-самец? Кто эта стервозная истеричка с вороньим гнездом на голове? Где тут «Потерянный рай» Мильтона? Где ангел, отреченный от божественной благодати? Где ребёнок, лишенный родительской любви? Где отчаявшийся, оставленный всеми урод — осечка трусливого творца. Кривые руки пластмассового Кена воистину сотворили чудовище.

3 из 10